СЕО AIM Carbon Игорь Ахмеров — о результатах уникальных исследований компании и российских ученых, которые смогут заложить основу для создания научно-обоснованных масштабируемых природоподобных проектов, которые в состоянии депонировать углерод на больших площадях с помощью контролируемого выпаса животных. Эти проекты призваны стать не только источником предложения качественных российских единиц сокращений парниковых выбросов для иностранных покупателей, способствовать зарождению национального углеродного рынка, но и помочь решить социально-экономические проблемы регионов присутствия.
— В чем суть и уникальность результатов первого этапа исследований компании и ученых для сохранения многолетней мерзлоты в Якутии? С чего все началось?
— На сегодняшний день мы успешно осуществили две категории экспериментов. В первой мы мерили содержание углерода в почве. Во второй — отражающую способность площадок, которая именуется альбедо. 90% усилий было направлено на эксперимент номер один, потому что количество углерода в почве и есть подтверждение того, что углеродный проект работает. Все остальное является подводящими к нему факторами.
Если говорить о деталях, то сначала мы проделали большую работу по исследованию отраслевой литературы на тему поиска решения проблемы таяния вечной мерзлоты. Ее написано справедливости ради немного. Далее мы определили три основных гипотезы, почему выпас животных в Арктике определенным образом может приводить к изменению выброса парников, который является следствием многих факторов.
После мы стали их проверять, отобрав два хозяйства. Одно из них — это конезавод «Алеко-Кюель» в Республике Саха (Якутия), где в течение всего эксперимента пасутся лошади. И второй — это наш любимый Плейстоценовый парк. Мы четко отобрали участки, на которых пасутся животные. Потом подобрали контрольный участок. На нем, во-первых, животные не пасутся, а во-вторых, он соответствует тому участку, где животные пасутся. Чтобы у нас менялся только один фактор, а не пять.
Выбрав два сравнимых участка, мы взяли пробы грунта на контрольном участке и на участке, где был выпас, и сравнили их. Время выпаса животных на пастбище было известно, и мы могли представить, за какой период эта разница сформировалась. Нам также было понятно, сколько там примерно находилось животных.
С одной стороны — простой эксперимент, а с другой — никто его не сделал. А мы сделали. И сейчас можем утверждать, что выпас на двух точках фундаментально меняет содержание углекислого газа в почвах в позитивную сторону.
— Почему вы выбрали именно эти площадки для научного эксперимента?
Во-первых, у нас есть исторически сложившиеся взаимоотношения с правительством республики. Во-вторых, мерзлота очень разная. Есть ямальская мерзлота, мерзлота ХМАО, мерзлота якутская, есть чукотская. Мы пытались работать с относительно однородным ландшафтом. И там находится Плейстоценовый парк, с использованием гипотез которого мы в значительной степени работали.
— C какими сложностями пришлось столкнуться?
У нас работает сильная и слаженная команда профессионалов, поэтому с точки зрения человеческого фактора проблем не было. Тем не менее, были сложности, которые мы не всегда могли контролировать. Например, логистика. Каждое движение в этих регионах очень сильно завязано на сроках навигации, типах заброски и погодных условий. Одна и та же экспедиция, в зависимости от того вертолет это или нет, может стоить совершенно разных денег.
— Расскажите о следующих шагах проекта и возможностях масштабирования его результатов.
— Первый шаг — сделать на базе полученных результатов методику. Мы уже обратились в Институт глобального климата и экологии имени академика Ю. А. Израэля — ведущего разработчика методик для российского рынка. Это будет методика использования контролируемого выпуска животных для получения углеродных единиц. Она будет базироваться на международной отраслевой методике, которая уже существует. Не мы придумали управлять выпуском животных. Эти проекты существуют в других регионах. Но мы сделаем такую методику для России, зарегистрируем ее и начнем реализовывать проект получения выгодных российских углеродных единиц на ее основе.
Второе направление — мы думаем провести аналогичный эксперимент на других территориях, других мерзлотах и других животных. Для сравнения, в Якутии поголовье лошадей — 200 тысяч, на Ямале поголовье оленей — 800 тысяч. И на Ямале мы можем столкнуться с проблемой перевыпаса, когда слишком большое число животных наносит ущерб. Они вытаптывают территорию, уничтожают растительность, лишают почву защиты, и поэтому таяние происходит гораздо быстрее. Это решаемый вопрос и опять же работа с выпасом. Поэтому наш следующий методологический запрос — эксперимент на Ямале. Мы занимаемся его обсуждением с партнерами, компаниями, которые присутствуют на Ямале, для которых Ямал — это дом. Будем надеяться, что вместе с ними мы сможем пройти тот же путь.
Объективно на других территориях это займет больше времени, потому что вводить животных в экосистему проще, чем выводить. В этом случае приходится менять образ человеческой жизнедеятельности, и это всегда сложнее.
— Вы говорите о необходимости немедленной реализации коммерческого климатического проекта в Якутии. Каковы его параметры и источники финансирования в отсутствии национального углеродного рынка?
— У нас нет ничего срочного. Одно из требований сделать это правильно. В любом климатическом проекте, если сейчас начать что-то делать, результат будет через два года. Поэтому каким будет российский рынок углеродных единиц и позиция Российской Федерации по статьям 6.2 и 6.4 Парижского соглашения (закладывают базу углеродного рынка -- AIM Carbon), что будет с этими статьями через два года, в принципе сказать очень сложно.
Но если мы начнем сегодня, то у нас будет продукт, который, надеемся, будет востребован. Мы находимся в контакте с руководством республики, отбираем одно либо два хозяйства для эксперимента. Начнем с чего-то небольшого — 500 гектар, 500 тысяч животных — и посмотрим, как это будет развиваться. Здесь уже значение имеет не столько наука, сколько вопрос управления — построение функции контролируемого выпаса. Мы посмотрим, как с этим работают африканские коллеги, и постараемся выработать технологию, которую можно масштабировать на много хозяйств. Кроме этого, компания руководствуется тремя основными принципами: масштабность, высокое качество и позитивный социально-экономический эффект для местного населения.
— Какие-то предварительные финансово-экономические оценки проекта вы уже делали?
— Сегодня накопление парников составляет около двух тонн на гектар, цена в этих проектах составляет от $3 до 7 за тонну невыброшенных парниковых газов. Две тонны на гектар — это немного, но в Африке, например, оперируют 100 тысячами гектаров — исторически сложившейся зоной выпаса. Почему это столько стоит? Потому что с этими проектами связано много конфликтов. Это все происходит на земле, где люди живут и постоянно случаются столкновения интересов местных жителей, как со всеми проектами в Африке. В результате таких проектов немного.
Мы исходим из того, что у нас будут совершенно другие цифры накопления углерода на гектар и отталкиваемся от проектов от 10 тонн на гектар в год. Что касается наших оценок, то ориентир на не менее 10 тонн в гектаре и $15 за тонну.
Более того, мы считаем, что проекты подобного рода будут торговаться с премиумом. И, конечно, обеспечим соблюдение всех стандартов качества.
— Приходиться ли сталкиваться с какими-то сложностями при реализации климатических проектов?
Такие проекты сложны для сертификации сегодня просто потому, что в России нет организаций, которые этим занимаются в том количестве, в котором они есть в мире. Есть два крупных сертификатора. На сегодняшний день они представлены в России через индийско-китайских лицензиатов. Гораздо большей проблемой является то, что в России вообще нет соответствующей инфраструктуры. И если бы в стране был углеродный рынок, здесь бы появилось гораздо больше разнообразных сертифицирующих, научных и прочих структур.
Научная дискуссия по этому поводу идет, и наша стратегия очень проста. Мы напишем максимально качественную методику для российского рынка с прицелом на то, что она пойдет на общественное обсуждение, и направим ее в заинтересованные организации для междурядного признания.
— В России, как и в мире, традиционно много скепсиса относительно форм инновационного климатического финансирования, предложенных Парижским соглашением. Вы считаете этот скепсис безосновательным?
Есть два фактора. Один из них исторический. Я в свое время занимался созданием рынка зеленой генерации Российской Федерации. Когда этот процесс начался, в 2012 году, скепсиса было очень много: мы нефтяная страна, у нас, посмотри в окно, девять месяцев зима, какая солнечная энергетика и так далее. С тех пор на основе солнечной энергетики построены большие компании. Сегодня она обсуждается в рамках энергостратегии Российской Федерации. То же самое происходит с ветром. И скепсиса тогда было не меньше.
Кроме этого, мир переживает скептический период. Это все новое. Парижское соглашение — сырое. Оно стало результатом невероятного срезания углов, ему всего восемь лет, но посмотрите на прогресс, который случился с того времени. Мы полагаем, у этого рынка будет длинный и сложный путь, но он развивается, потому что физическую основу того, что происходит, не отменить. В атмосфере накапливается углекислый газ, и он физически меняет климат. С этим есть несколько видов борьбы. Самый дешевый из них — работать с природой, а не радикально менять отрасли.
— Приведите примеры передовых проектов, которые оказались успешными для климата, людей и инвесторов.
— Я могу назвать два примера. Один — солнечная энергетика и то, как она и в целом возобновляемая энергетика поменяли энергокарту Европы. Также очень интересная история с раздачей бесплатных экопечей в Африке. Есть несколько причин, почему вырубаются леса, одна из них — это то, что люди топят на кирпичах, у вас постоянно горит костер в доме. Помимо того, что на это идут дрова соседних лесов, это приводит к болезням и смертям из-за сажи. Я считаю, что проекты по раздаче экопечей в Африке — это гигантский шаг вперед.
— Каковы, на ваш взгляд, перспективы появления развитого рынка сокращений парниковых эмиссий в России?
— Скажу сразу, что единого и универсального решения в рамках статьи 6.2 Парижского соглашения не существует. Слишком большие противоречия, слишком много интересов. Мешает ли это конкретным странам подписывать двухсторонние соглашения и их реализовывать? Сингапур, Швейцария, Швеция, Корея, Япония ходят по африканскому рынку, подписывают соглашения и напрямую получают эти единицы. Мне кажется, такого рода процессы будут двигать рынок вперед. На каком-то этапе количество заключенных соглашений перейдет в качество. Страны, которые не ждут, уже идут.
Что сделала Швейцария? Подключила к этому частное агентство. Оно написало свои стандарты, которые гораздо более жесткие, чем международные; раздало их, заключило с большим количеством африканских, латиноамериканских стран соглашения и сказало: «Я плачу столько, требования у меня такие. Нравится — пожалуйста, не нравится — ну и ладно». То же самое сделал Сингапур. То же самое сейчас будут делать ближневосточные страны. Рано или поздно это же случится и с Россией. Потому что Россия является частью мира и соответственно глобального рынка.
Например, с 2027 года вводится требование компенсации углеродного следа авиакомпании. Российские авиакомпании летают за рубеж, их обязывают этому соответствовать. К нам летают иностранные авиакомпании, которых мы можем обязать покупать что-то у нас. И под это родится рынок, который будет снабжать Россия.
Кроме того, нравится нам это или нет, трансграничное углеродное регулирование возникает повсеместно. Его ввел Евросоюз, сейчас его вводят Китай, Турция, все ключевые торговые партнеры Российской Федерации. И через какое-то время в углеродный рынок будут включены лесоклиматические проекты. Об этом уже идет речь на рынке.
RU
